Чем ты занимаешься по жизни?
— Моя главная деятельность — буковки и тексты. Последние пять лет работаю гострайтером, пишу на заказ. То есть у меня определенное количество написанных и отредактированных статей, но под ними не стоит моя фамилия. А вообще за свои 40 лет жизни успел поиграть в новосибирских группах, продюсировал истории, связанные с современным искусством, работал в книжном независимом издательстве «Подснежник» — это сибирская инициатива, очень короткая линейка, но достаточно симпатичная. Как было написано у нас в паблике: «Издаем стихи и прозу мертвых и не очень живых поэтов и писателей».
По сути мы были первой книжной инициативой, которая переиздала, например, полную антологию стихов Мирослава Немирова (поэт, прозаик, деятель, актуального искусства, один из отцов сибирского панка — примечание НеМосквы) уже после его смерти. «Подснежник» же издал книгу «Эстетический терроризм» Алексея Фишева, лидера группы «Оргазм Нострадамуса» из Улан-Удэ. На тот момент это было полное собрание того, что человек по имени Угол после себя оставил. Еще вышли две книжечки Егора Древлянина из очень популярной независимой российской группы «Шумные и угрожающие выходки».
А если все-таки говорить про исследование музыки?
— В этом безобразии я верчусь с 1994 года, с 11 лет. Тогда я в первый раз услышал какую-то музыку на кассетах — она меня тронула, задела, заинтересовала. Поскольку ум пытливый, а руки оказались загребущими, я начал копаться и исследовать, переписывать какие-то кассетки, что-то где-то доставать. Это все наслаивалось друг на друга. И в какой-то момент из моих знаний стали появляться интересные ростки.
Сейчас у меня есть две основные лингвистические волны, которые меня интересуют, — это немецкий панк-рок и польский панк-рок восьмидесятых-девяностых годов. Плюс к этому, конечно, та — без вранья — великая эпоха, которую и я сам немного застал, — сибирская независимая сцена, сибирская волна.
Что такое «независимая музыка»? То же, что и андеграундная? Как ты сам для себя определяешь эти термины?
— Мне не нравятся понятия «андеграунд» и «независимая музыка». Я их использую в качестве наиболее употребимых понятий и синонимов. Независимая? А от кого она не зависит? Черт его знает. Если бы Слава Шатов (гитарист культовой томской панк-команды «Дети Обруба», лидер группы «Передвижные Хиросимы» — прим.) не просто записал кассету, но и привлек к этому каких-то маститых московских музыкантов, Шатов от этого не стал бы хуже. Вероятно, та запись получила бы гораздо большее распространение и ее бы услышало больше людей, но плохо это или хорошо — я не знаю. Как по мне — скорее, хорошо.
А с андеграундом проще. В моем понимании это тот самый ПТУ-панк, ПТУ-рок и ПТУ-NDV (Neue deutsche Welle, новая немецкая волна — прим.). Это ребята, которые когда-то и где-то собрались, где-то и что-то наиграли, а потом по какой-то счастливой случайности их записи кто-то оцифровал. Я безумно люблю именно такие вещи: группы-однодневки или совершенно малоизвестные штуки, которые просуществовали десяток лет и оставили после себя буквально пять песен. Потому что каждая из этих пяти песен несет гораздо больше энергии, смыслов и драйва, нежели десяток студийных работ какой-то другой группы. Я за честность, за чистоту, за кривизну и за абсолютно подростковый незамутненный подход. Вот это в моем понимании андеграунд!
Но жизни не хватит, чтобы во всем этом разобраться и все это послушать. Потому что ты тянешь за одну ниточку — узнаешь что-то другое, тянешь за другую — еще нечто совершенно новое. Для того, чтобы понять интерес, звучность и знаковость того или иного явления, надо полностью в это погрузиться. Сложно, но интересно.
Что ты делаешь с информацией, которую откапываешь? Куда идут твои исследования?
— В большинстве своем — никуда. Рассказываю паре-тройке друзей, которым это может быть интересно, что-то пишу к себе в телеграм-канал. Но как на духу и положа руку на сердце — 2022 год показал, что нет вообще никаких сил что-то писать. В один момент — как отрезало.
Тем не менее ты планируешь выпуск издания о сибирской независимой сцене девяностых годов. Расскажи, что это будет?
— Эта история возникла еще в 2019 году, когда я по дружбе помогал Ване Смеху (музыкант, экс-участник рэп-группы «Ленина Пакет» из Обнинска —прим.) работать над книжкой «Следы на снегу. Краткая история сибирского панка». Есть такое издание, которое они выпустили совместно с писателем и режиссером Владимиром Козловым. Очень-очень многие вещи из тех, что ушли в книгу, мы с Ванькой постоянно проговаривали. Когда книжка уже отправилась на печать, Смех предложил мне написать продолжение, так как «Следы на снегу» заканчиваются 1993 годом. Помню, он даже назвал конкретные хронологические рамки — грубо говоря, от распада «Гражданской обороны» до смерти их гитариста Евгения Махно.
У меня были свои наработки, но моя стилистика совершенно не вписывается в формат «Следов на снегу» и книги «Please Kill Me» Легса Макнила и Джиллиан Маккейн, которая была Смехом и Козловым взята за основу. Мне не близок формат нарезанных интервью, из которых складывается определенная глава, часть, эпоха и персонаж. Мне больше нравится подумать и самому что-то написать. В этом плане мне ближе формат книги Натальи Жиляковой о томской андеграундной культуре девяностых годов «Рок-н-ролл на Южной». То есть полубиографический, но подкрепленный конкретными фактами.
Так получилось, что я не живу в Новосибирске с 2018 года. За последние годы многих людей, которые когда-то были значимы для меня и — введем новый ужасный термин — для тусовки, уже нет в живых. Про многих из них можно многое рассказать, многим поделиться. Мне это видится как некий биографический текст, в котором будет N-ое количество конкретных фактов и реальных исторических точек. С одной стороны, это антропология, а с другой — повествование от первого лица без заигрывания с читателем и художественного вымысла.
Если говорить про сибирскую музыку, ее всплеск и бум произошел именно в девяностые. Почему? И с чем связано то, что сейчас ей посвящают так много исследований?
— Я сейчас скажу жуткую вещь, но с семидесятыми и восьмидесятыми годами все более-менее очевидно и понятно. Тут мы говорим о списке запрещенных групп, техниках подпольной и кухонной записи, квартирниках, преследованиях и гонениях.
Девяностые же годы — это было время, когда, с одной стороны, были еще живы перестроечные и постперестроечные настроения, а с другой — условная свобода уже развязала руки людям, которые были заинтересованы, но в силу возраста до этого не могли ничего делать.
Плюс ко всему, именно в девяностые годы, если говорить про сибирскую сцену, стали появляться и активно существовать, на мой взгляд, достаточно интересные и в какой-то мере удивительно-феноменальные группы, аналогов которым ранее не было. Может быть, это связано с тем, что появился доступ к каким-то материалам, кассетам и пластинкам. Может быть, просто подросло следующее поколение. Если мы посмотрим, например, на Барнаул, Томск и Тюмень, то увидим, что в противовес такому ограниченному количеству музыкантов и артистов, который был в восьмидесятых годах, в девяностых в этих городах появилось гораздо больше групп, о которых просто преступно умалчивать.
Но сказался и исторический контекст тех лет?
— Конечно, при всей своей мнимой свободе девяностые были достаточно травматичными и токсичными годами, а российская история имеет там массу болевых точек. И речь тут идет не о каких-то пресловутых братках и малиновых пиджаках, а о вторжении в Чечню, терактах, наследии КГБ, только зарождающейся и набирающей силу ФСБ.
А если говорить, в частности, про Сибирь — с 1996 по 1999 год через тот же Новосибирск шел огромный путепровод, который снабжал героином добрую половину, а то и больше, граждан Российской Федерации. Это то, что, в том числе, влияло на формирование музыкальной сцены. С одной стороны, это были наркопотребители, которые тоже начали играть музыку, а с другой стороны — группы, которые противились употреблению веществ и своим скромным творчеством этому противостояли.
Почему про Сибирь исследователи говорят так много, а про музыкальные сцены других регионов — гораздо меньше. Сибирь так уникальна?
— Мне не сложно сказать об ее уникальности, но сложно — об уникальности жанрового подъема и жанрового развития именно в нашем регионе. Мне кажется, везде было одинаково. Но о Сибири известно больше в силу элементарно медийных вещей — грубо говоря, далеко не везде были условные тягачи уровня Егора Летова, которые могли заинтересовать слушателя. Интерес именно к сибирской музыке объясняется этим.
Например, лидер группы «Мумий Тролль» Илья Лагутенко записал первые альбомы еще в восьмидесятых годах во Владивостоке. Но мы не знаем, что это были за альбомы, какие группы стояли на фестивалях на одной сцене с Лагутенко в те годы. Возможно, если бы тогда его записи получили распространение, к Дальнему Востоку было бы гораздо больше внимания. Столько же, сколько было к Сибири.
Связан ли меньший интерес тогда с несохранением архивов сейчас?
— Я уверен, что везде — в Сургуте, в Иваново, в Сестрорецке — найдется человек, который бережно хранит записи любого коллектива, начиная с 60-ых годов, к которому он, его друзья или его родители имели отношение. Просто не всегда возникает и стимулируется интерес к обнародованию.
В прошлом году музыкальный журналист и критик Сергей Гурьев писал книжку про Янку Дягилеву — весь фэйсбук стоял буквально на ушах, потому что люди пытались откопать какие-то неизвестные и неизведанные ранее артефакты и факты, связанные с Янкой, ее концертами и эпизодами из ее недолгой жизни.
Если проявить какую-то усидчивость и хороший краеведческий интерес, можно откопать вообще все что угодно.
Возможно, таких людей считают городскими сумасшедшими. Возможно, таких людей никак не считают, потому что просто не знают, что человек на даче хранит катушки с записями подпольных джазовых групп города Томск или города Колпашево. Но с человеческой точки зрения, если начать копаться, можно отыскать очень-очень много.
Всегда?
— Не сразу. У меня на примете есть две сибирские группы, чьи записи я вообще не могу найти уже десять лет. Есть выход на людей, которые играли в первой — из Барнаула, но они нифига не сохранили. Притом я знаю, что в том же самом Новосибирске есть записи, но найти их пока не удается. Со второй группой сложнее — она из Сургута и не находится в пешей доступности от новосибирского комьюнити, плюс в живых остались единицы. Но рано или поздно мы все это откопаем.
О музыке каких городов ты расскажешь в своей книге?
— Новосибирск, Сургут, Барнаул, Тюмень, Красноярск… Последний в этом плане вообще обделенный вниманием и любовью. Возможно, захвачу какую-то часть Казахстана, но пока не знаю.
Почему, кстати, Красноярск такой обделенный? О нем ведь вообще мало известно — не только в девяностые, но и в те же советские годы. Что не скажешь, например, об Омске или Новосибирске.
— Это вообще удивительная история. Красноярск был известен как некий двигатель метал-тусовки, там был свой активист по имени Эд — организатор и продюсер первых крупных городских рок-фестивалей. Но при этом какие-то параллельные проекты совершенно неизвестны и недоступны. Я не могу вот так сходу назвать ни одну красноярскую группу, которая бы сразу пришла мне на ум. Притом, что я прекрасно помню, как в Новосибирск приезжали какие-то красноярцы и играли концерты вместе с местными группами. Поэтому тема интересная, я хочу в этом разобраться.
Вот Омск, в данном случае, понятен — вопрос тягача. Это город Егора Летова. Новосибирск — тоже, город Янки Дягилевой, групп «Путти» и «Черный Лукич». Помимо этих персонажей в те годы там было очень много не менее знаковых, интересных, заслуживающих внимания ребят, о которых обязательно нужно рассказать. Например, чудесная группа из Советского района Новосибирска — «Волки». В «Следах на снегу» она упоминается совсем чуть-чуть.
С Томском тоже картина более-менее ясна: там было очень мощное рок-движение, которое выросло из студенческой тусовки. Город известен «Передвижными Хиросимами», «Некими стеклянными пуговицами», «Убийцами» и «Буднями Лепрозория». Но при этом в Томске была совершенно неоднозначная и интересная группа «ВИА Герои», о которой известно очень мало, кроме того, что, вроде, это люди, которые пели полуфашистские песни, но при этом нефашистские… В общем, форменное хулиганство, в котором тоже было бы неплохо разобраться.
Плюс ко всему есть ряд вещей и географических точек — вроде того же Сургута. Нельзя сказать, что там было мощное рок-движение. Но группа «Уличный цирк», которая просуществовала буквально пять лет, — это удивительное и в какой-то мере феноменальное явление. С одной стороны, это рэп. С другой — панк-непанк, рок-нерок. С третьей стороны, это совершенно пацанский (речь не про сексизм, а про характеристику), уличный, дворовый трёп под гитару. Те самые песни, которые в семидесятых и восьмидесятых годах назывались блатняком. «Уличный цирк» был носителем уличной в какой-то мере романтики, уличной культуры.
Удивителен город Татарск Новосибирской области. Там стараниями трех человек с конца восьмидесятых по начало нулевых существовало порядка нескольких десятков групп, играющих совершенно непонятную и непопулярную в Сибири музыку. Начиная от black metal и заканчивая krishnacore. Делали они это на полном серьезе: не балуясь, а с полным погружением, полностью перелопачивая какую-то литературу и врубаясь во все особенности субкультуры. Но что сейчас с ними, где они и куда делись — ничего не понятно. Поэтому взять и описать это — достаточно важно.
Но притом вне своей тусовки музыканты из Татарска мало кому известны.
— Я не берусь судить о популярности этих групп, но, в принципе, мало-мальски интересующиеся чем-то больше чем «Гражданская оборона» и «Инструкция по выживанию» представление о музыкальной сцене Татарска имеют. Не сильно глубоко, потому что с чуваками сложно выйти на контакт, но имеют.
Например, часть этих групп издавалась в Москве на лейбле Begemotion Records. Он же «Попа Бегемота Рекордс». Потому что каким-то образом ребята заочно познакомились с тусовкой группы «Х*й забей», а этот кассетный лейбл принадлежал чувакам из этого коллектива. Им очень понравилось, что делают их друганы из Татарска, поэтому «Бегемот» выпустил ряд альбомов и групп, кассеты продавались в Москве и Питере.
Работа предстоит большая, но у тебя на «Френдли» не обозначена сумма, которую необходимо собрать на выпуск книги…
— А потому что нет никакой суммы, как и финансового плана. Как человек, имевший отношение к независимому книгоиздательству, — я могу сказать, что это делается силами независимого книгоиздательства. Лично мне от «Френдли» деньги не нужны вообще. Мне нужен только некий бонусный счет, чтобы делиться с людьми, которые помогут мне с рядом моментов. Например, возьмут интервью у людей в Новосибирске или Красноярске, оцифруют фотографии. К сожалению, сейчас такое время, когда рассчитывать исключительно на волонтерские инициативы, наверное, нечестно. Я имею представление, что такое брать интервью и каково их расшифровывать, как сложно работать с материалами.
К тому же мой аккаунт на «Френдли» — это неплохой стимул для самого себя. Потому что одно дело, когда ты разговариваешь с близкими людьми, дружбанами и приятелями, делишься с ними, что хочешь когда-нибудь написать книгу и потихоньку пишешь наброски себе в канал. И совсем другое, когда ты говоришь об этом вслух и широкой аудитории. Пусть это не ставит тебе конкретного дедлайна, к которому текст должен быть готов, но дисциплинирует.
Если донат будет 500 рублей, 10 долларов или 1000 тенге — не важно. Любая сумма важна, и она в любом случае не пойдет в карман меня или моих друзей, она точно найдет своего обладателя, достойного награды за помощь. Как и большая сумма — только на благодарность помогающим.
